Единственная

Найти свое место в жизни, полюбить, стать матерью. Но сделать это после трансплантации сердца?

Алле Гридневой повезло. Немногие российские пациентки, нуждавшиеся в пересадке, сумели пережить смертельный штиль «дела трансплантологов» и дождаться операции, получить частицу жизни от донора и дать жизнь собственному ребенку. После пересадки сердца — она единственная в России. Сама Алла считает это медицинским чудом, случившимся благодаря таланту и человечности врачей. Впрочем, я уверена: ее воля к жизни и мужество тоже сыграли свою роль.

— Алла, как все случилось?

— В то время я еще не окончила четвертый курс журфака Кубанского госуниверситета и только-только начинала работать ведущей местной службы новостей.  Провела несколько первых прямых эфиров, волновалась  ужасно.  Как назло, подхватила вирус гриппа.  Несмотря на температуру, продолжала работать:  меня бы никто не ждал. Напилась таблеток, отвела эфир, потом поехала на съемки новостного сюжета…   Две недели проболела на ногах, но затем началось что-то непонятное.  Я всегда была худенькой, а тут вдруг резко набрала вес. Наступил день, когда я не смогла застегнуть голенища сапог. О том, что это отеки из-за плохой работы сердца, я тогда не догадывалась.  Потом стало совсем плохо: я попыталась ускорить шаг, чтобы вскочить на подножку автобуса,  и не смогла. Поняла, что задыхаюсь.  Отправилась в поликлинику к терапевту. На скорой меня отвезли в больницу,  там поставили капельницу.  На следующее утро я еще больше отекла.  Просмотрев результаты ЭКГ, врач охнула:  у тебя же сердце девяностолетней старушки…  Я по-прежнему не понимала, насколько серьезно обстоит дело. Накануне мне исполнилось 22 года. И все это просто не укладывалось у меня в голове.

— Диагноз уже был известен?

— Врачи поставили мне миокардит под вопросом.  Меня начали лечить гормональными препаратами.  Выписали из больницы через два месяца.  Но я чувствовала себя ужасно.  Понимала, что со мной что-то не так, и я не иду на поправку.  Через несколько месяцев попала еще в одну больницу.  Тут врачи в первый раз сказали мне, что речь может идти о трансплантации.  Помню, соседка по палате, услышав слова врача,  заплакала.  А потом стала убеждать меня: не переживай.  Мол, видела по телевизору – есть в Москве врач Шумаков, он делает такие операции.  А я была как в тумане. В первый раз услышала и слово «трансплантация»,  и фамилию врача.

— Однако вскоре вы оказались в НИИ трансплантологии?

— Тут мне в первый раз повезло. Елена Демьяновна Александрова,  одна из врачей, которые меня  обследовали,  незадолго до этого была на конференции, где говорили о трансплантологии.  К тому же, она лечила одного из пациентов, перенесших пересадку: он жил в Сочи.   Думаю, если бы я попала к другому врачу, он бы никуда меня не отправил.  Но она позвонила в НИИ трансплантологии Аркадию Яковлевичу Кормеру,  великолепному кардиологу, который вел многих больных, и договорилась о консультации.  В апреле 2002 года я прилетела в Москву и сразу отправилась в институт.

— Не страшновато было? В Москву,  в одиночку, с таким диагнозом…

— Для меня все было как во сне. Бывают в жизни события, к которым ты абсолютно не готов. Тебя бросает, как котенка в речку. И нужно  карабкаться, чтобы вода не накрыла с головой.  В институте мне провели нужные обследования.  Взяв в руки бумажки с результатами анализов, Аркадий Яковлевич сначала куда-то ушел. Потом снова появился в моей палате. Предупредил, что не скроет от меня ничего. Поскольку я совершеннолетняя, решение принимать только мне. Положение очень серьезное: спасти меня может только пересадка сердца. Конечно, врачи подберут терапию, которая улучшит мое состояние.  Но надолго ли, никто не знает.  Сердце увеличено,  процесс зашел  далеко, его способность к сокращению  будет падать.  Я тут же кивнула: согласна на операцию. Страх пришел через несколько дней вместе с осознанием беды. Что такое окаменеть от страха, я тоже на себе ощутила.  Двое суток я не могла встать с кровати.  Когда, наконец, поднялась с постели, открыла окно, посмотрела вниз.   Мысль о самоубийстве мелькнула и исчезла. В голове возникло:  хочу жить. Наверное,  это нормальный инстинкт человека.

— Операции еще предстояло дождаться…

— Это вообще запланировать невозможно. Бывали случаи, когда пациента ставили в лист ожидания, и донорский орган, подходящий по многим параметрам, находился очень быстро. А могло быть наоборот.  Я ждала два года. И попала в самый разгар «дела трансплантологов».

— Помните, как начиналась эта история?

— Все началось с того, что по телевизору показали фильм Аркадия Мамонтова  «Белые одежды» о событиях апреля 2003 года в одной из московских больниц. Сотрудники правоохранительных органов ворвались в реанимацию и задержали врачей, обвинив их в приготовлениях к убийству пациента.  Позже врачей полностью оправдали. Но тогда  для нас это была настоящая катастрофа.  Вслед за фильмом пошел вал публикаций в прессе.  Трудно сказать, была ли это спланированная кампания или сработал эффект домино. Но факт остается фактом: настал момент, когда пересадки в России почти полностью прекратились.  А я в то время умирала.  Наверное, так выглядит почти любая терминальная стадия болезни: ты резко худеешь, не можешь ходить, не можешь есть, не можешь помочиться. Очень хочется пить, но пить нельзя, чтобы не увеличить нагрузку на сердце. Помню, мама замораживала в бутылке воду, разбивала лед о батарею и давала мне кусочки, чтобы сосать понемногу.  Так делала не я одна. До сих помню этот звук: ночь, я не могу сомкнуть глаз в палате и слышу в темноте то тут, то там стук по батареям…

Сейчас больным полегче  — в последние годы медицинские технологии шагнули далеко вперед.  Те, кто ждет пересадки,  чувствуют себя лучше.  И у них, конечно, больше шансов дождаться трансплантации. Но тогда было много очень тяжелых пациентов. Большинство из них умерли: не было донорских органов. Это только те случаи, что я знаю. А сколько людей, нуждающихся в трансплантации, умерли по домам! НИИ трансплантологии  был переполнен…

Через несколько лет, уже после операции, я как-то попала на мастер-класс для тележурналистов, который вел Аркадий Мамонтов.  Отважилась подойти к нему и спросить, знает ли он, что тогда было с теми, кто ждал пересадки. Он даже не стал меня слушать.

— И все-таки вам повезло дождаться…

— Операцию сделали 27 апреля 2004 года.  В тот день у меня был  очередной тяжелейший приступ. Боль и удушье были такими, что мне казалось, что изнутри ломаются ребра.  В голове мелькнуло: все, больше не выдержу…  Через полчаса после того, как мне купировали приступ,  в палату вошел врач и сообщил, что меня будут готовить к пересадке.  Я собрала все силы, чтобы сесть в кровати:  весила тогда 38 килограммов. Маме я ничего не сказала, но увидела ее белое лицо. Помню момент, когда меня положили на операционный стол. Надо мной склонился анестезиолог Виталий Николаевич Попцов:  сейчас он заведует в НИИ трансплантологии отделением реанимации и анестезиологии.  Я прошептала:  «Если сделаете укол, не выдержу». Он ответил:  «Девочка,  ты отмучилась пока. Ничего мы тебе колоть не будем». И я потеряла сознание.

Первое, что помню в реанимации, — голос операционной сестры. Она кричала, но слышно было как сквозь вату: «Дыши! Дыши!» Я была в реанимации дней десять. Однажды открыла глаза и вижу: на стуле напротив сидит человек-гора и внимательно смотрит на меня. С Валерием Ивановичем Шумаковым я до этого не разговаривала, хотя и провела в НИИ трансплантологии два года. С ним несколько раз встречалась моя мама. Он, кстати, был очень доступен для больных и их родственников, попасть к нему на прием было легко. Валерий Иванович спросил меня: «Ну, как?» «Хорошо», — пролепетала я. Позже я узнала, что, делая операцию трансплантации, Шумаков  совершил настоящее  чудо. В последний момент выяснилось, что донорское сердце не очень подходило мне по диаметру аорты.  И Валерий Иванович как-то «скроил» аорту, приладив  по размеру большее и меньшее.

— Как случилось, что после операции вы попали в НИИ трансплантологии на работу?

— Сначала я вышла на работу в родном городе. Но тут случился криз отторжения и мне пришлось переехать в Москву, чтобы находиться под наблюдением врачей.  Когда я ехала, то собиралась попробоваться продюссером  или редактором в программе «Вести».  Однако «дело трансплантологов» продолжалось.  Поговорив с одним журналистом, с другим, с третьим, я поняла, чем мне нужно заниматься. И, когда Валерий Иванович предложил мне помочь, окунулась в это дело со всей душой. Как могла, помогала – несколько лет проработала советником директора по работе с прессой. Горжусь тем, что соприкоснулась с этим человеком: меня всегда поражало в нем сочетание строгого, даже грозного вида и удивительно доброго сердца. Вспоминаю, как в институтской церкви проводили пасхальные службы, а потом накрывали столы в буфете. Шумаков спускался к трапезе, приходили врачи и пациенты. Мы все с особым чувством отмечали этот праздник воскресения.  Рада, что нынешний директор НИИ трансплантологии Сергей Владимирович Готье, заменивший Валерия Ивановича после его смерти, продолжает эту традицию.

— Знаю, что сына вы назвали Валерой. Врачи не запретили рожать?

— У них не было права запрещать.  Но меня предупредили об огромном  риске, связанном с родами:  на поздних сроках объем крови, циркулирующей в организме,  сильно увеличивается.  К тому же у меня были сложности с сосудами, врачи называют это «болезнью пересаженного сердца».  Никто не мог предсказать, как поведет себя мой организм, вынашивая малыша. Узнав, что беременна, первым делом я пошла к нефрологу Ирине Ефимовне Кандидовой, которая  в НИИ трасплантологии давно работала с женщинами, рожавшими после пересадки почки. «А-ах!» — выдохнула она, сделав УЗИ: я оказалась у нее первой пациенткой, собиравшейся рожать после трансплантации сердца. Ирина Ефимовна предложила мне хорошенько подумать, но пообещала: «Мы тебя не бросим». Вообще хочу сказать — мне повезло, что я встретила таких врачей и прошла вместе с ними часть своей жизни. Вместе Ириной Ефимовной мы отправились в Научный центр акушерства, гинекологии и перинатологии имени академика Кулакова. Врачи собрали консилиум, рассмотрели все риски и посоветовали мне прервать беременность.  Я заплакала: «Извините, что подставляю вас. Но я попробую выносить ребенка».  В результате во время беременности меня вели сразу две группы специалистов:  из НИИ трансплантологии и из Научного центра акушерства, гинекологии и перинатологии.  На седьмом месяце врачи приняли решение провести кесарево сечение – если бы я продолжала вынашивать ребенка дальше, риск был бы огромный.  Операцию сделали в самый удачный момент для выхаживания малыша. Это произошло в Научном центре акушерства, гинекологии и перинатологии.  Там же присутствовала реанимационная бригада из НИИ трансплантологии под руководством Виталия Николаевича Попцова.  Сердце, пересаженное Шумаковым, не подвело. Сейчас Валерочке уже 3 года 8 месяцев. Самое интересное, что после родов я стала чувствовать себя лучше — негативный процесс в сосудах замедлился. Возможно, этому есть объяснение и это как-то связано с беременностью. Но сравнить с другими случаями трудно. В России я пока единственная родила ребенка после трансплантации сердца.

Когда-то я, как все, мечтала, что полюблю, выйду замуж, рожу малыша.  Если бы кто-то мог сказать мне, каких усилий будут стоить эти простые вещи… Но сейчас я живу как обычный человек — не особо задумываясь о том, что внутри меня работает и как.

— Совсем-совсем обычный?

— А как же! Со всеми рядовыми проблемами: разводом, переездом в другой город, поисками работы… Хотя, пожалуй, существует разница. После операции я не строю планов. У меня есть глобальная цель — просто жить и растить сына. И знаете, так даже интереснее: выпить каждый день как большой глоток воды, которой мне когда-то не хватало. Проснуться, почистить зубы, приготовить завтрак, походить босиком по траве, полюбоваться облаками, заглянуть в глаза ребенка — разве это не счастье?