Как русские фармацевтические моделеры остались в России и получили преимущество на мировом рынке

В фармакологии появилась новая профессия: моделер, тот, кто разрабатывает математические модели. Только так порой можно оценить огромные массивы данных, имеющихся в распоряжении современных разработчиков лекарств. Российские специалисты в области математического моделирования сегодня востребованы в мире. На них делают ставку в исследовательских отделах мировых фармацевтических компаний. Однако иногда для того, чтобы получить билет в этот интересный мир, нужно остаться в России. Об этом мне рассказал директор исследовательской компании M&S Decisions Кирилл Песков.

— Кирилл, складывается впечатление, что русские математики стали брендом в мировой фарме. Ими интересуются, их охотно нанимают на работу… 

— В международных фармацевтических компаниях в Европе и США достаточно много русских. В том, что в России всегда была хорошая математическая школа, никого убеждать не надо. А спрос на специалистов по математическому моделированию — моделеров, как мы себя называем, — намного превышает предложение. С нашей специализацией и навыками найти работу на Западе не проблема.

— Но вы не уехали, а создали группу в России. Почему?

— Сейчас я понимаю, что так у нас гораздо больше возможностей. На Западе пришлось бы встраиваться в иерархию большой компании — стать ее винтиком. К тому же, никто не позволил бы нам организовать свою научную группу. Но тогда это случилось во многом благодаря стечению обстоятельств. Один из идеологов использования математических методов в фармакологии — Дональд Стански. Большую часть своей карьеры он провел в Стэнфорде и заведовал кафедрой клинической фармакологии, где фармакометрика стартовала еще в 70-е. После этого он несколько лет работал в FDA. Затем пришел в компанию Novartis и создал в ней департамент математического моделирования — один из лучших в отрасли. Дон, конечно, тоже знал, что в России есть хорошие математики. Поэтому на конференциях всегда приглядывался к российским специалистам. Так он познакомился с нашей группой. Это было в 2009 году.

— Это была группа математиков? 

— Нет, в основе были биофизики, мы базировались в МГУ. Мой тогдашний шеф Олег Демин окончил биофак МГУ на кафедре биофизики, как и я. Мы занимались фундаментальными исследованиями. Например, моя кандидатская посвящена исследованию метаболизма кишечной палочки Escherichia coli.   Одновременно мы выполняли работы по контракту. Начинали с биотехнологии. Там большой спектр задач для моделирования — например, оптимизация штаммов продуцентов. Нужно построить математическую модель метаболизма бактерии, которая используется в биотехнологических процессах, и рассчитать условия, при которых этот штамм обладал бы максимальным выходом продукта.

— Вы работали с российскими компаниями? 

— Нет, в  тот момент в основном с биотехнологами из Англии и Японии. В России совсем другой рынок. У него свои бизнес-цели, и серьезная наука пока в них не вписывается. В западных компаниях математические методы применяют уже пару десятилетий. Сейчас это стало стандартом. FDA, американское Управление по пищевым продуктам и лекарствам, и EMA, Европейское агентство по лекарственным средствам, требуют при регистрации препаратов анализа данных по фармакокинетике и фармакодинамике с помощью математического моделирования. Наверное, мы выглядели достаточно конкурентоспособными, потому что Дон Стански захотел, чтобы мы делали что-то аналогичное для Novartis. Нас взяли бы на контракт, но в тот момент в компании запустили программу корпоративных инвестиций в России. Так в Novartis появилась российская группа математического моделирования, в которой мы проработали 4 года. Это была большая школа. Главное — мы увидели, в каких моментах разработки лекарств можем себя применить. Однажды мы даже поддержали подачу препарата на регистрацию в России, почти как это делается в FDA. Правда, чиновники Минздрава…

— Не восприняли ваши методы? 

— Честно говоря, мы даже не поняли, восприняли или нет. Диалог не состоялся. Проблема заключалась в том, что в третьей фазе исследований тройной комбинации препаратов не было российских пациентов. При этом было большое количество данных о том, как все эти препараты ведут себя у российских пациентов в двойных комбинациях. Мы разработали статистическую модель и показали: нет никаких предпосылок считать, что у российских пациентов тройная комбинация препаратов будет вести себя по-другому. Наш отчет о моделировании в Минздраве приняли, но он пролежал там ровно год, и на выходе мы все равно получили лаконичный ответ: у вас нет российских пациентов в третьей фазе. Непонятно было, читали ли его вообще. Я вспоминаю похожую историю Дона Стански, когда у FDA возникли вопросы к Novartis по поводу препарата против рассеянного склероза. Компания провела третью фазу исследований с двумя разными дозировками, обе показали приблизительно одинаковый результат по эффективности. В FDA задали вопрос: если вы вышли на плато эффективности, может, стоит протестировать дозу еще меньше? И предложили провести третью фазу испытаний еще раз. Но в FDA существует возможность научного диалога с экспертами. С помощью математической модели удалось убедить FDA, что доза выбрана оптимально. К чему я это говорю? Минздрав не должен быть закрытым. Необходимо идти на диалог с экспертами. Кстати, FDA неплохо зарабатывает на консультировании фармы, позволяя своим ученым получать конкурентную зарплату. Это делается абсолютно открыто, в регламентированной форме. Компания приходит со своими научными вопросами. Она получает на них квалифицированный ответ — взгляд из FDA. Это прозрачно. У многих российских медицинских стартапов уровень знаний по клинической разработке препаратов подчас нулевой. Уж, наверное, этим людям эксперты из Минздрава могли бы рассказать, что и как делать.

— Почему вы ушли из Novartis? 

— В компании началась реорганизация. Но и мы почувствовали, что созрели, чтобы начать работать самостоятельно. Мы ни дня не были без работы — я уволился из Novartis и на следующий день мы подписали контракт с компанией AstraZeneсa.

— В AstraZeneсa вы работать не пошли? 

— Вакансии были, но на Западе. Большая часть нашей группы не хотела уезжать. Это был ключевой момент: мы хотели остаться в России и хотели работать вместе. Мы осознавали, что как у группы у нас значительно больше возможностей в России, чем на Западе. Мы организовали независимую компанию, которая занимается консалтингом в области математического моделирования.

— Вы искали инвесторов для организации стартапа? 

— Нет, ведь нам не нужно больших инвестиций. Работа моделера в основном в его голове. Ему нужен только ноутбук и доступ к научным публикациям. Мы резиденты Сколково, и это дает нам по крайней мере неплохую налоговую базу и экспертную поддержку.

— У вас контракт с AstraZeneсa. А с другими компаниями работаете? 

— Пока нет, но планируем. За эти полтора года нам нужно было создать определенный задел, добиться результатов в AstraZeneсa, чтобы было что предъявить. Наш ключевой проект связан с разработкой иммуноонкологических препаратов. В них используется принципиально новый механизм: идет воздействие не на опухолевые клетки, а на иммунную систему организма. Но есть потенциал и для комбинирования: например, можно одновременно воздействовать и на опухолевые клетки, подключить радиотерапию. К тому же, все пациенты разные и опухоли разные. Количество вариантов взаимодействий так велико, что просто перебрать их не получится. Мы придумываем, как приоритизировать эти комбинации, находить для каждой нишу в сложной системе.

— Кто составляет ядро вашей команды? 

— В МГУ мы начинали с Юрием Косинским — он учился на кафедре биофизики во втором меде. Потом к нам присоединились физики по образованию Кирилл Жуденков и Борис Шульгин. Сейчас в нашей группе 15 человек — большинство из МГУ с самых разных факультетов. Например, Виктор Соколов окончил факультет биоинформатики и биоинженерии, а Дмитрий Онищенко — мехмат. Кстати, Дима перешел к нам из Parexel — эта глобальная компания, которая занимается клиническими исследованиями, имеет в России серьезный штат биостатистиков.

— Как будете развиваться дальше? 

— Мы хотим работать с разными компаниями. Это залог стабильности и возможность работать с  интересными научными задачами. Наше расположение в России дает нам преимущества — по сути мы можем демпинговать на мировом рынке, предлагая очень демократичную по западным меркам стоимость наших услуг.

— В России у вас есть конкуренты? 

— Пожалуй, нет. Есть группа Олега Демина в МГУ, из которой мы все когда-то вышли. Но у них более узкий спектр задач, и мы ни разу не пересекались с ними, хотя они тоже работают с западными компаниями. Российской фарме пока наша работа не особо нужна. Они не регистрируют свои оригинальные препараты в FDA и ЕMА.

— А в других областях есть похожие российские научные стартапы? 

— На ум приходит Datadvance. Их история в чем-то похожа на нашу. Ядро команды пришло из Института проблем передачи информации РАН. В свое время они нашли контакты с глобальными компаниями, в том числе с AirBus. Сейчас они работают с большим количеством разных клиентов. Они раньше начали, и мы посматриваем на них.

— Для развития не менее важна и научная среда… 

— Во-первых, в России есть сильные лаборатории. Их немного, но они есть. Есть адекватные, активные люди — и в медицинском сообществе, и среди биологов. Про российские IT я уже не говорю — они вполне на мировом уровне. В Институте вычислительной математики РАН есть очень сильная лаборатория Геннадия Бочарова. Они занимаются математическим моделированием в иммунологии. Мы тесно общаемся, организуем совместные семинары. Кроме того, в России существует большое количество биоинформатических стартапов. Есть ученые, которые занимаются дизайном лекарственных соединений, например, группа Владимира Цветкова из НИИ гриппа. Конечно, это узкая ниша, и денег в ней немного, но она тоже востребована в фарме и там тоже ценится научная экспертиза. В общем, среда для развития есть. Но при этом многим придется себя менять. Привычный подход некоторых завлабов — получить деньги и потратить их не на исследования — тут не работает. Никто не будет платить за красивые глаза. Нужно развивать компетенции, находить единомышленников, учиться у Запада. Если мы хотим конкурировать, то должны перенимать у них лучшее, соединяя это с российским опытом. У нас в стране по-прежнему дают хорошее образование. Молодые ребята, которые сегодня приходят к нам из МГУ, МФТИ, медицинских вузов часто лучше образованы, чем я был в их годы. На Западе создать такую научную группу за короткое время было бы просто невозможно. Человеческий потенциал — наше огромное преимущество, надо им пользоваться и инвестировать в людей.

Нужна ли наука нынешней российской фарме?

Мнения разделились. Представители руководства фармацевтических компаний уверяют, что нужна. «Есть производители, которым интересна наука. У нас в Санкт-Петербургской химико-фармацевтической академии даже своя кафедра есть», — говорит заместитель генерального директора по работе с органами государственной власти компании Biocad Алексей Торгов. «Портфель, технология, экология, психология (применительно к управлению персоналом и потребителем) — сфер всегда больше, чем ресурсов на их освоение», — объясняет исполнительный директор компании «Полисан» Евгений Кардаш.

А вот ученые и врачи в этом не уверены. «Вероятно, ответ «для подготовки квалифицированных кадров». В качестве генератора идей — сомнительно. Невыгодно», — считает младший научный сотрудник НИИ физико-химической биологии имени А.Н. Белозерского МГУ Василий Попков. «Смотря что называть фармой: настоящей — нужна, как воздух. А российской — которая в основном упаковкой занимается — зачем наука», — разводит руками кардиолог Алексей Эрлих. «С учётом того, что ни одна российская фармфирма не в состоянии получить сертификат GMP ни на что, кроме последнего цикла, а именно упаковки своего препарата, наука — это последнее, о чем я бы думала», — уверяет специалист по клиническим исследованиям. «Мы отстаем на все те же 20-25 лет, что и раньше. В том числе и в науке. Точнее, не в самой науке, а в ее способности успешно вписаться в жизненный цикл лекарства, — заключает руководитель службы качества компании «Фарм-Синтез» Олег Спицкий. — По моим наблюдениям, она только начинает делать шаги в этом направлении. Не говоря уже о применении концепции Quality by Design и надлежащего трансфера технологии. Увы!»

Еще по теме:

Таблетки из компьютера 

Об авторе
© Алла Астахова.Ru