Практик милосердия
Алевтина Хориняк: Я помогала тому, кто был в этот момент передо мной и нуждался в помощи
Царство Божие приходит незаметно. История скромной женщины-врача из Красноярска стала камешком, вызвавшим обвал. Больше того — произошел сдвиг геологических пластов. Суд над Алефтиной Хориняк обнажил суть нашего отношения к проблеме обезболивания, коренящегося в многолетнем опыте насилия в стране, где многие регионы были лагерными зонами. У нас появилась надежда на изменения. Я поговорила с Алевтиной Петровной и поняла, что вся жизнь вела ее к этому моменту. Алевтина Хориняк — о коридорах, по которым ходил Лука Войно-Ясенецкий, о медицинском училище в сердце Вятлага, о том, какая болезнь преследовала узников края тюрем, чем закончилась в Красноярске оптимизация туберкулезной больницы и кто лучше — добрый следователь или злой. Первая часть интервью.
— Алевтина Петровна, почему вы решили стать врачом?
— Моя мама работала в военном госпитале медсестрой. Я 1942 года рождения. Выросла, можно сказать, в больнице. После родов мама сразу вышла на работу. Бабушка носила меня к ней, чтобы она могла покормить меня грудью, — тогда не было декретных отпусков. Кормила она меня долго, я уже начала разговаривать. Бабушка вспоминала, что однажды меня спросили в госпитале: «Девочка, ты почему пришла?» Я сказала: «Титьку хочу. Где моя мама?» Помню мамины рассказы о том, как в Красноярск привозили раненых с фронта. Ехали они долго, многие умирали. Хирурги оперировали сутками. Я восхищалась тем, что они делали. Знаете, кто такой Войно-Ясенецкий?
— Архиепископ Лука, ученый и хирург.
— В годы войны он работал в Красноярске — не в военном госпитале, а в городской больнице. Но его вызывали в госпиталь на тяжелые случаи.
— Значит, ребенком вы могли встретить его в коридорах госпиталя?
— Да, конечно. Помню свой ужас и любопытство, когда мама рассказывала про личинок, которые заводятся в ране и объедают гной так, что она становится чистой и розовой. Тогда не разбирались, медсестра или санитарка — операционные сестры сами переносили раненых, стирали бинты. Это был бесконечный труд. С детства я хотела быть хирургом, работать в операционной. Но мечта не сбылась. Сразу после войны мы с родителями уехали на западную Украину. Отец, выпускник Тимирязевской академии, организовывал там совхозы и колхозы. Позже у родителей вышел разлад, и мы с мамой и братом перебрались в Норильск. Из-за переездов у меня в аттестате стоял прочерк по иностранному языку. А в медицинский институт тогда обязательно нужно было сдавать иностранный. В середине 60-х это положение отменили, и я отнесла документы в Красноярский медицинский институт. Сейчас он носит имя Войно-Ясенецкого. В первый раз я недобрала баллы. Поступила со второго раза на вечернее отделение, но понимала, что хирургом стать не смогу. Я уже знала, кем хочу работать — фтизиатром.
— Не самая популярная у врачей специализация.
— К тому времени я окончила медицинское училище в городке Омутнинск Кировской области. Это было особое место: неподалеку располагались учреждения Вятлага, одного из крупнейших лагерей в системе ГУЛАГ. Большинство наших преподавателей отбыли сроки в лагере как враги народа и, когда освободились, получили поражение в правах. Въезд в крупные города им был запрещен. Мы, студенты, были влюблены в этих преподавателей. Это были удивительные специалисты, благородные люди, настоящие подвижники. В училище приезжали девочки из самых глухих уголков Кировской области, им зачастую и надеть-то было нечего, только резиновые сапоги и фуфайки. Преподаватели старались нас развивать. От них мы узнали, что такое медицина в самом высоком смысле слова — мы были патриотами, хотели работать, не боялись трудностей. Терапию нам преподавала врач по фамилии Конюшевская, которая раньше работала в Москве фтизиатром. Она так рассказывала о своей специальности, что можно было заслушаться. Я решила: если буду поступать в институт, стану фтизиатром. Когда я окончила медицинский, в России впервые ввели интернатуру. Мои сокурсники пошли кто в терапию, кто в неврологию, кто в гинекологию. Я выбрала фтизиатрию.
— Я слышала хорошие отзывы о красноярских врачах — институт всегда там был сильный…
— Знаете, почему? Я об этом узнала, когда, окончив интернатуру и несколько лет проработав по специальности, поехала на специализацию в институт повышения квалификации врачей в Ленинград. Нам нужно было пройти начальное собеседование — ответить на вопросы. И вдруг Коровина, заведующая кафедрой, говорит: «Душа радуется, когда слушаю красноярцев. Это же наша школа, ленинградская. Ленинградские профессора вас так хорошо обучили». Оказывается, во время войны два медицинских института были эвакуированы из Ленинграда в Красноярск. Мало кто из заведующих кафедрами потом вернулся назад, все остались жить в Красноярске. Кафедры патанатомии, анатомии, физиологии, патофизиологии, фармакологии, биологии в Красноярске — ими руководили ленинградские профессора. Мне повезло, что я у них училась.
— Сколько лет вы проработали фтизиатром?
— 23 года.
— Не боялись заразиться туберкулезом?
— Я знала двух фтизиатров, которые очень боялись туберкулезных больных. Брезговали, отстранялись, входили в палату только в маске в четыре слоя. И, представьте себе, через какое-то время обе заболели туберкулезом. К сожалению, от него не убережешься. 90 процентов населения России инфицировано микобактерией туберкулеза. Но в основном заболевают люди, которые часто выполняют тяжелые работы на улице, пьющие — социальный фактор для развития этой болезни очень важен. Большинство людей защищает иммунитет. Я взяла за правило — если общаешься с больным, не надо бояться и думать об этом. Я спокойно оказывала помощь пациентам даже при легочных кровотечениях. И всегда шла на работу с радостью. Приходила как командир корабля — надеваю форму, открывается дверь, заходит пациент, и я вся в работе.
— Кто были ваши пациенты?
— В основном люди, освобожденные из тюрем. Были и другие, но единичные случаи. Красноярский край — это Краслаг, край тюрем. Вокруг Красноярска были лагеря, где содержали десятки тысяч заключенных. Многие из них освобождались с туберкулезом. Помощь им более-менее оказывали. На местах существовали больнички по 10 коек, в Красноярске были краевая и городская туберкулезные больницы. Но не было флюорографических аппаратов. А как диагностировать туберкулез? Обычно до фтизиатров доходили больные с последней стадией болезни. И вот в конце 60-х медицинские начальники решили отрапортовать, что в Красноярске уничтожили туберкулез. Кто-то даже получил за это орден. Отрапортовали и закрыли городскую туберкулезную больницу. Объявить-то объявили, но сколько людей ходили с туберкулезом и заражали окружающих… Все изменилось, когда в город привезли венгерские флюорографические аппараты. Мы начали флюорографическое обследование населения. Ходили по домам — Красноярск был тогда в основном одноэтажный, — разносили приглашения на обследование. Делали объявления по радио. И люди шли. На работе начали проводить профилактические осмотры. Сколько же случаев туберкулеза обнаружили! Все начальство было в растерянности. Куда класть больных? Коек нет, ведь больницу закрыли. В то время я училась на вечернем отделении мединститута и работала медсестрой. Помню, как в процедурные кабинеты приходили лечиться амбулаторно по 40-50 человек. Некоторых отправляли в села, где еще сохранились туберкулезные койки. Наконец, Владимир Иосифович Бестужев, главный врач краевого тубдиспансера, пошел на хитрость. Он построил три пятиэтажных здания под видом общежития для медицинских работников. И тут же перепрофилировал их, заполнив пациентами. Там же впервые организовали хирургическую помощь туберкулезным больным. И туберкулез потихоньку стал отступать.
— Трудно было работать с преступниками, теми, кого общество отринуло?
— Многие из них нахлебались горя, пройдя через тюрьмы. Я их любила и жалела, и они это видели. Были умирающие. Были больные, к которым врачи вообще не подходили. Я всегда спрашивала себя: а если бы со мной такое произошло? Например, вижу — человек парализованный лежит. Ему проломили голову в лагере. Я к нему подошла, смотрю — в постели лоскуты кожи. Его никто никогда не мыл. Я позвала свою знакомую, мы привели его в порядок, отмочили ноги, помыли голову шампунем. Рана на голове у него зажила, но невролог мне говорит: «Что ты с ним возишься? Он никогда не придет в себя». Однако свершилось же чудо — он начал разговаривать, встал с постели.
— Наверняка вы не обо всех могли так позаботиться. Кому помочь — тому или другому? Как вы для себя решали этот вопрос?
— Помогала тому, кто был в этот момент передо мной и больше всего нуждался в помощи. Помню в тубдиспансере одну старушку. Мне было ее так жалко — она приехала из какого-то дальнего района. Я делала для нее все, что могла. Приносила что-то из дому, ухаживала за ней. Когда она выписывалась, раскрыла в кулачке платочек — в этом платочке лежал рубль. Он был такой мятый-мятый. Она говорит: «Деточка, возьми этот рубль. Это от всей души». Я отвечаю: «Да что вы, бабушка. Никогда не возьму». Она говорит: «Прошу тебя. Чтобы я знала, что я тебе тоже добро сделала. Я ничем другим не смогу тебе отплатить».
— Вы взяли рубль?
— Взяла. Но это было еще до того, как я уверовала и присоединилась к евангельским христианам — баптистам. А после, когда случались такие моменты, у меня был готов ответ, что этот человек совершает грех. И, что еще хуже, вводит в грех меня. Помню, когда я уже работала терапевтом, жена бывшего прокурора края пыталась сунуть мне тысячу рублей. Я долго с ней разговаривала. И, думаю, она меня поняла.
— Как случилось, что вы стали терапевтом?
— Я вышла на пенсию и думала, что работать уже не буду. Но однажды пришла в поликлинику проконсультироваться. Заведующая говорит: какая тебе пенсия, иди к нам работать. Мы тебя сразу пошлем на обучение. Переучишься, и все.
— Однако в апреле 2011 года жизнь ваша резко изменилась…
— Неожиданно меня вызвали к главному врачу поликлиники. Захожу — стоят два полковника Госнаркоконтроля. И спрашивают: «Вы в 2009 году выписали эти рецепты на обезболивающее?» Я посмотрела: «Да, я выписывала». Они: «Вы не имели права этого делать. Мы вас вызываем на допрос». Я была спокойна — знала, что вины за мной нет. Но мне устроили допрос по классической схеме: один следователь добрый, другой злой. Добрый говорит: «Мы понимаем вас — у вас маленькая зарплата, вы хотели подзаработать». Я возмущаюсь и плачу: «Да что вы говорите! Чушь говорите!» Тут вступает злой: «Вы все врете, такая старая женщина, и врете. Как вам не стыдно!» Позже я предлагала нашему краевому уполномоченному по правам человека настоять на том, чтобы обязательно велась видеозапись первого допроса. Чтобы было ясно, какие техники применяются, чтобы заставить человека оговаривать себя…
Замечательное интервью с очень добрым человеком. Практическое христианство….
Когда в разгаре была ее травля, никто из администраторов, из министерства не заступился. Напротив, запугивали остальных.
Какая замечательная женщина, настоящая.. Алла, спасибо)
Вот это женщина!!!! Мурашки по коже бегали пока читала.
Поколения униженных и травмированных людей, рабовладельческий строй…
Она мужественный человек и прекрасный врач.
Как страшно жить среди мерзавцев!