Андрей Коновал о том, почему медики решаются на акции протеста 

Фото: семеро участниц «итальянской забастовки» в Ижевске. Личный архив Андрея Коновала. 

Новые профсоюзы медиков стали событием последних лет. В эпоху пандемии этот процесс, похоже, не остановился и даже набирает силу. Представители медицинской профессии — не шахтеры, чтобы стучать касками. Они консервативны и не любят коллективные выступления. Что заставляет их объединяться? Об этом я спросила Андрея Коновала, сопредседателя Межрегионального профсоюза работников здравоохранения «Действие».

— Андрей, когда был создан ваш профсоюз? 

— Он был учрежден в декабре 2012 года. Зарегистрирован в Минюсте в августе 2013. Сейчас  профсоюз объединяет несколько тысяч работников здравоохранения в 50 регионах страны. Мы работаем более чем в половине субъектов федерации — по закону это означает, что мы уже переросли статус межрегионального объединения и являемся общероссийским профсоюзом. Недавно на съезде мы приняли решение о том, чтобы переименовать наш профсоюз соответствующим образом. Дело за юридической регистрацией этого статуса.




— Вы участвуете в трехсторонней комиссии при правительстве?

— В Российской трехсторонней комиссии, РТК, представлена Конфедерация труда России – второе в стране крупнейшее профсоюзное объединение, в которое мы входим.  Когда на РТК обсуждаются вопросы, касающиеся работников здравоохранения, мы участвуем в консультациях.  Буквально неделю назад я принимал участие в заседании рабочей группы РТК, посвященном страховым выплатам за заболевание COVID-19, полученное при исполнении профессиональных обязанностей.  Одним из результатов инициированного нами обсуждения стало обещание представителей Минздрава направить в регионы разъяснения, отвечающие нашей позиции.

— Вы можете влиять на политику в сфере здравоохранения?

— Трехсторонняя комиссия – это площадка, на которой встречаются государство, работодатели работники. Чтобы подобные органы стали реальными проводниками интересов  работников здравоохранения не  только на федеральном, но и региональном уровне, нужны их сильные представители, массовые независимые профсоюзы. Наш профсоюз намерен стать таким в ближайшие годы. Сейчас наше влияние на политику государства в большей степени определяется нашими действиями в публичном поле. Мы не очень интегрированы в процесс принятия решений.   В 2014 году министр здравоохранения Вероника Скворцова обещала нам рабочее взаимодействие через заместителей министра, но обещания быстро сошли на нет. Мы вынуждены работать «в поле»: идти от трудовых конфликтов и проводить протестные компании вплоть до таких акций, как «итальянские забастовки». Например, в прошлом  году поручение президента о необходимости внедрения новой отраслевой системы оплаты труда в здравоохранении было принято на фоне многочисленных акций протеста медработников, в которых цепочка «итальянских забастовок» скорой помощи, которые проводил профсоюз «Действие», была самой заметной. На уровне регионов, там, где есть наши активные профсоюзные организации, с нами считаются. Мы пока не очень многочисленный профсоюз, поэтому нас, например, не  включают в  комиссии по принятию территориальных программ, где  устанавливаются тарифы и объемы финансирования ОМС. Но наши региональные лидеры проводят официальные встречи и неформальные консультации с региональными органами здравоохранения по конкретным проблемам.

— Ваш профсоюз участвует в специальной оценке условий труда медработников?

— В регионах, где у нас есть сильные организации, — да, участвуем. К сожалению медработники часто узнают, что у них прошла спецоценка условий труда, уже после того, как их лишили каких-то льгот. Нередко это происходит с ведома и одобрения старых профкомов медучреждений, которые обычно контролируются работодателем: есть случаи, когда в роли руководителя профкома фигурирует заместитель главврача или другой представитель администрации. У  наших первичных организаций есть практика пересмотра итогов спецоценки и в судебном, и в досудебном порядке. Положительный опыт наших активистов мы распространяем, проводим обучающие семинары.  Например, сейчас группа сотрудниц женской консультации в Москве пытается оспорить результаты оценки условий труда в суде. В результате подобных спецоценок в Москве у многих участковых терапевтов и акушеров-гинекологов были отобраны дополнительные отпуска и другие льготы. Сама практика специальной оценки условий труда часто порочна. Работодатель нанимает для этого частную компанию. Компания, чтобы ее наняли другие, старается сработать так, чтобы это понравилось работодателю.

— Еще одна проблема: перевод санитарок в уборщицы…

— В прошлом году мы вели протестную компанию в Аджеро-Судженске в Кемеровской области по защите младшего медперсонала от перевода в уборщицы. У нас там был серьезный очаг сопротивления: хотели уволить более 100 санитарок, около 30 вступили в наш профсоюз, чтобы бороться. Мы проработали юридические документы, опираясь на профстандарты младшего медицинского персонала, на профильные штатные нормативы Минздрава, определяющие порядок оказания медицинской помощи. В  ходе протестной компании, правда, удалось отбить лишь десяток мест из сотни сокращаемых. Большинство под угрозой увольнения согласились перейти в уборщицы или уйти на сокращение с получением выходного пособия. Но 4 человека принципиально отказались переходить из должности младших медсестер на должности санитарок. Троих из них после увольнения восстановили на рабочем месте по суду.  Основная аргументация, с которой мы победили, — это использование механизмов профсоюзной защиты выборных лиц профсоюза. Одну младшую медсестру уволили потому, что она была рядовым членом профсоюза. Мы это обжаловали, и сейчас в кассации отменили решение судов двух первых инстанций. Важно, что кассационная инстанция указала не необходимость учета результатов прокурорских проверок соблюдения федеральных нормативов.  Эти проверки были проведены в том числе и под влиянием наших митингов, пикетов и даже краткосрочной протестной голодовки четырех активисток.




— Насколько важны такие судебные прецеденты?

— Мы считаем, что надо внедрять эту практику, но не питаем иллюзий о том, что можно чисто юридическими методами решить все проблемы. С нашей точки зрения, более эффективны коллективные действия. Просто медработники не всегда к ним готовы. Наша практика показывает, что даже небольшие сплоченные группы медработников могут добиваться серьезных перемен к лучшему. Например, наш профсоюз начал свое существование с «итальянской забастовки» детских врачей Ижевска в апреле 2012 года, которая начиналась в крайне неблагоприятных условиях, при полном игнорировании властей. Врачи требовали изменений в оплате труда. Сначала на эту акцию решились 16 участковых врачей из трех поликлиник, в реальности к ней приступили 12 человек. Через неделю часть врачей отсеялись. В итоге всю тяжесть борьбы, которая продолжалась больше месяца, вынесли 7 женщин. Еще около сотни медиков в той или иной степени принимали участие в кампании, но это все равно очень небольшое количество в  сравнении с остальной массой медработников.

— Представляю, какое было давление на этих семерых…

— Дошло даже до голодовки протеста. Власти пытались запретить забастовку через суд, но не смогли это сделать — итальянская забастовка, то есть, работа по инструкции в соответствии с трудовым кодексом, формально не является забастовкой. Запретить это нельзя. Акция приобрела широкий резонанс. Министр Скворцова заявила, что нельзя допустить, чтобы итальянские забастовки распространились на другие регионы. Региональные власти вступили в диалог с участниками протеста и начали менять систему оплаты труда в Удмуртии. Почти 80 процентов наших требований были удовлетворены. В середине года в Удмуртии выделили 1 миллиард 630 миллионов рублей дополнительно на зарплату медицинским работникам — она выросла на 30-50 процентов.




— Это была ваша победа.

— Это сделали семь женщин, которые не сдались. Другой пример из прошлого года — Пензенская областная станция скорой помощи, где изначально в профсоюзе были две реанимационные бригады. Когда началась итальянская забастовка, членов профсоюза было около сорока. В первые дни забастовки их стало около 300. Через два дня начался переговорный процесс, было подписано соглашение, которое включало дорожную карту повышения зарплаты. В результате больше 1000 сотрудников станции скорой помощи стали членами нашего профсоюза.  Это позволило нашему  профкому выступить представительным органом всего трудового коллектива и закрепить результаты итальянской забастовки в коллективном договоре. Сегодня на Пензенской областной станции скорой помощи, в отличие от многих других медицинских учреждений, нет никаких проблем со стимулирующими выплатами за COVID-19. Областные власти и работодатель учли опыт прошлого года и понимают, что с профсоюзом лучше сотрудничать, а не воевать. В свою очередь и наш профком там очень аккуратно действует даже при возникновении трудовых споров.

— Врачи — не шахтеры, чтобы стучать касками. Они консервативны и не любят коллективные выступления. Что заставляет их выходить?

— Врачи не более консервативны, чем люди других профессий. Кстати, я не вижу расцвета защиты трудовых прав в других отраслях. Для российского общества в целом характерны низкая степень солидарности, недоверие к лидерам, отсутствие навыков коллективных действий. Медицинские работники не исключение. На выступления их толкает чудовищная ситуация с нагрузками, с оплатой труда, с профессиональным выгоранием. Нынешняя система по сути лишает их ощущения гуманистического характера своей профессии. Они вынуждены гнать поток, отбиваться от обвинений, тратить время на бумажную бюрократическую работу.




— Кто основа вашего профсоюза?

— Мы начинали с участковых врачей, но сейчас наш профсоюз на 75 процентов состоит из сотрудников скорой помощи. Это люди, которые привыкли работать командно и в экстремальных ситуациях. Есть, впрочем, и медперсонал стационаров и даже сотрудники фармкомпаний.

— Одна из острых проблем во время пандемии — нехватка средств индивидуальной защиты для медработников. Вы занимаетесь этой проблемой?

— Параметры средств индивидуальной защиты прописаны в ряде нормативных документов, хотя и недостаточно хорошо. Весной мы были вынуждены серьезно дискутировать на этот счет.

— Как думаете, почему возник дефицит средств защиты во время COVID-19?

— У нас и обычную-то спецодежду медработники могут не получать годами. А если получают, то порой порядочную дрянь. Или получают только на летний сезон, но не получают на зимний, и наоборот. Медицинские учреждения у нас недофинансированы. Это было хорошо известно еще до пандемии. Финансирование идет не по статьям расходов — медицинские учреждения переведены на хозрасчет. Они должны быть экономически эффективны. Если вы не самоокупаетесь, то вас за это еще и оштрафовать могут. Тарифы на оказание медицинских услуг, видимо, определяются просто: сколько было в прошлом году, столько же примерно и в этом. Без всяких сомнений, никаких реальных экономических расчетов там нет — тарифы подгоняются под деньги, которые решено направить на здравоохранение. Очень простой пример — наш профсоюз добивается доплат за работу в составе бригад с неполным составом медиков. Например, в скорой помощи из-за нехватки людей на вызовы может выезжать один фельдшер — почти везде такая практика. Мы говорим: «Заплатите людям за дополнительный объем работы, за дополнительные риски, которые они несут». Нельзя же вытирать ноги о рекомендованные приказами Минздрава штатные нормативы. Нам отвечают, что нет денег. Приходится выбивать эти деньги протестными кампаниями. Если бы у нас была, как раньше, тарифная сетка и защищенная статья расходов, такого не происходило бы. Сейчас, поскольку есть тариф на услугу, в этот тариф должны вбить все: и зарплату работников, и расходы на лекарства, и амортизацию оборудования. В результате руководитель медицинского учреждения ломает голову: то ли медикаменты купить, то ли побольше заплатить работникам, чтобы они не разбежались. Немудрено, что у медучреждений в начале пандемии не хватало денег на СИЗ. Кроме того, эту ситуацию, видимо, никто не спрогнозировал. Потребовалось время, чтобы нарастить мощности по производству СИЗ. Когда весной наши активисты распахивали двери региональных министров здравоохранения со словами «Где СИЗ?», те готовы были выделить на это средства, но просто не могли их купить. По моим ощущениям, федеральный центр осознал остроту этой проблемы к середине марта, и они начали предпринимать меры. Но если бы они задумались об этом в январе, когда новый коронавирус только появился, мы бы не получили очаги заражения в больницах. Хотя даже сейчас, когда ситуация с средствами индивидуальной защиты выправилась, мы видим, что это не спасает врачей от заражения.




— Сейчас с СИЗ для медработников есть проблемы?

— Сегодня ситуация гораздо лучше, чем весной. Хотя проблемы все равно возникают.

— Расскажите про свою акцию «Заплатите за COVID».

— У нас несколько претензий. Первое — неправильная трактовка постановлений правительства о выплатах врачам. Эта трактовка была отчасти инспирирована Минздравом: он  в мае разослал письма с собственной версией постановлений правительства, обозначив выплаты только за работу с подтвержденным COVID-19. Но лабораторное подтверждение может прийти через неделю. Разве эту неделю работы с пациентом не надо оплачивать врачам? Минздрав полностью исключил выплаты за медицинскую помощь пациентам из групп риска, хотя это четко прописано в постановлении правительства. Второй блок претензий о том, что сами правительственные постановления требуют коррекции. Они не учитывают многие категории работников медучреждений, которые несут серьезную  нагрузку и риски в связи с коронавирусной инфекцией.

— Как вы боретесь?

— Если мы понимаем, что противник не готов к диалогу, мы протестными действиями ведем его к переговорам. Если диалог и тут не складывается, продолжаем протест. Если же мы видим готовность к диалогу, сразу начинаем консультации. Нам не нужен протест ради протеста. В отношении ковидных выплат нам еще в апреле стало ясно, что будут серьезные проблемы. В реальности так и получилось. Нет проблем с выплатами, пожалуй, только у сотрудников ковидных госпиталей и спецбригад скорой. В конце апреля мы направили в Минздрав и в правительство развернутое письмо с критикой сложившегося положения вещей. Некоторые пункты нашего письма были учтены. В мае, например, была внесена поправка о водителях скорой помощи, трудоустроенных в частных организациях-аутсорсерах. Но в целом ситуация не разрешилась. Более того — майские письма министра здравоохранения Михаила Мурашко и его заместителя Татьяны Семеновой в российские регионы усугубили ситуацию. По нашему мнению, они дали неверную трактовку правительственных постановлений. В июне я направил обращение в Генеральную прокуратуру с требованием привлечь к ответственности Мурашко и Семенову за превышение должностных полномочий и за распространение фейковых новостей о правительственных постановлениях. Мы посчитали, что они выдали свою точку зрения за официальную позицию правительства. По своим полномочиям Минздрав не имеет права давать официальные разъяснения трудового законодательства.




— Что ответила вам прокуратура?

— Она сделала вид, что не очень поняла. И переправила наше заявление в Самарскую область, потому что мы в качестве примера привели случай Самары. Но одновременно прокуратура, видимо, потребовала разъяснений у Минздрава, потому что в августе Минздрав прислал на мое имя письмо, где признал, что не был уполномочен давать разъяснения правительственных постановлений и что его письма не имеют характера официальных разъяснений. Теперь наши противники не могут ссылаться на письма Минздрава как на правовой аргумент. Но в целом ситуация осталась прежней, поэтому мы решили перейти к протестным действиям. Пробный шар запустили в Астрахани в начале сентября — наши активисты подали заявку на митинг, но им отказали под предлогом защиты от коронавируса. Понимая, что везде будут такие предлоги, мы пошли на формат облегченной акции. В типовой заявке, которую мы распространили среди наших активистов, мы предусмотрели не митинги, а пикеты и численность от 20 до 50 человек с размещением на безопасной дистанции в полтора метра. Мы подали 34 заявки в разных городах, но разрешение получили лишь в шести.В других городах наши активисты были вынуждены проводить одиночные пикеты или пресс-конференции. Но мы считаем, что даже сама подача заявок медработниками является формой протеста и предупреждением властям, что люди готовы выходить даже на улицы. Недавно  внеочередной съезд  нашего профсоюза принял решение о необходимости изменения основного требования кампании. Из недавних заявлений вице-премьера Татьяны Голиковой и  министра финансов Антона Силуанова можно сделать вывод, что ковидные надбавки снова планируют начислять за часы, проведённые непосредственно в «красной зоне» или в контакте с лабораторно подтверждённым COVID-19. Это означает, что той части медработников, кому их всё-таки платили, можно на них больше не рассчитывать. Не говоря уже о тех, кому и сегодня не платят. В этой ситуации нам как профсоюзу бессмысленно дальше бороться за изменение системы коронавирусных надбавок. Мы начинаем  кампанию за повышение должностных окладов в 3-4 раза. В резолюции нашего съезда предлагается установить оклад врача на уровне не менее 150 процентов от средней зарплаты по стране, а фельдшера – не менее 120 процентов. Самое простое решение — самое лучшее. Думаю, большинство медиков его поддержит. Стремление сэкономить на медиках в условиях второй волны коронавируса и дефицита кадров — это крайне легкомысленный шаг со стороны правительства.

Специально для «Алла Астахова.Ru»




© Алла Астахова.Ru