Пепел жизни

Беженцы: горький хлеб  тех, кто оказался на чужбине

За последнее время у меня отросла новая фобия нефиговых размеров — страх беженства. Теперь я очень боюсь оказаться в шкуре тех людей, с которыми общаюсь каждый день, — потому что страшнее ничего быть не может.

Беженец собирает полное бинго всевозможной жести. Сначала физические и психические травмы, полученные в подвалах и бомбежках. А потом ты со всеми этими травмами, детьми, животными, как Стёпа Лиходеев, телепортируешься в чужую страну в одних тапках, в которых до этого месяц в подвале сидел. Только это сеанс не белой, а чёрной магии, поэтому телепортация обычно долгая и мучительная — автобусы, поезда, ночёвки на вокзалах.

Базовое чувство любого беженца — тотальная растерянность. Как в том дурном сне, где ты в одних трусах (или без них) оказываешься в незнакомом месте и опаздываешь на какой-то поезд, но не помнишь, куда и зачем тебе ехать.

Другое чувство, которое всегда таскается по пятам за беженцем, — это жгучий стыд. За минусом маргиналов, которым в целом ОК и они даже рады тому, что появилась поддержка, а иногда крыша над головой и бесплатное бухло, рядовой беженец ещё в недавнем прошлом был самостоятельным, а то и успешным. Я уже пару раз сталкивалась с людьми, которые — будем честными — в мирной жизни смотрели на таких, как я, свысока. Собственный бизнес, недвига, хорошая машина. И тут вжух — всего этого нет, превратилось в пепел. Зато есть полная зависимость от таких, как я. Если такие, как я, не накормят его, не поселят, не дадут лекарства и одежду, то взять это всё будет тупо неоткуда. Одна женщина призналась мне, что до сих пор не может избавиться от стыда за тот первый день в Питере, когда она стояла Невском и выпрашивала у прохожих деньги на еду.

Лично для меня тяжелее всего, когда беженцы начинают благодарить за привезённые им лекарства, прокладки и другую помощь. Обнимать, плакать, говорить, что тебя им сам Бог послал. Стоишь такой, благотворитель хренов с пачкой прокладок, и не знаешь, куда деться от этой липкой тоски за человека, который оказался в этом унижении и вынужден просить самое необходимое.

Если у беженца пожилые родственники или он сам не молод, проблемы со здоровьем или он попутно переживает гибель своих близких на войне, у него нередко отлетает кукуха. У меня ещё накопилось несколько несмешных историй (сейчас я точно не могу о них рассказывать), как благополучный до 24 февраля человек проходит через подвалы, смерть своих детей, а потом, оказавшись в относительной безопасности в лагере беженцев, начинает стремительно опускаться. В особо печальных случаях — уезжает в дурку.

Но даже если беженцу повезло, и он выехал не из Мариуполя, а например, из Киева или Одессы при первых же выстрелах, у него есть деньги, дом (пока) цел и близкие живы, его моральное состояние даже врагу с трудом пожелаешь. Потому что ни один из них не знает, когда он сможет вернуться домой, обнять своих близких и жить спокойной жизнью. Вариант «никогда» тоже не исключён.

Я тут нередко слышу вопросы из зала по обе стороны границы, мол, как это люди из Украины едут в Россию. Эх, мил человек, эти люди бегут не зачем, а почему. И не в страну (или любую другую), а к людям, которые готовы им помочь.

А если ты этого не понимаешь, значит ты просто  не знал настоящего страха. Как узнаешь, будешь и пробираться под обстрелами куда пустят, и у солдатиков на блокпостах в ногах валяться, и умолять не убивать и дать проехать.

Не дай. Бог. Никому.

Автор — журналист Екатерина Евченко