Тонкая работа
Шухрат Миталипов: ученый, которого Россия потеряла и приобрела
Этот разговор с Шухратом Миталиповым состоялся незадолго до того, как в журнале Nature была опубликована его статья о редактировании человеческого генома, ознаменовавшая наступление новой эры в биологии. Я давно слежу за его пионерскими исследованиями. Шухрат — яркий представитель поколения ученых, которое наша страна потеряла и приобрела. Потеряла — потому что они были вынуждены уехать из-за разрухи девяностых, не оставившей им шанса продолжать исследования в России. Приобрела — потому что мы можем ими гордиться. Шухрат Миталипов, директор центра эмбриональных клеток и генной терапии Орегонского университета, научный руководитель отделения репродуктологии и наук о развитии Орегонского национального исследовательского центра приматологии. В последнее десятилетие, говоря о его работах, мы не раз называли его первым. Первая часть интервью.
— Шухрат, и все-таки, почему вы выбрали биологию? Что было причиной — семейная традиция, мечта, случайность?
— Вообще-то я окончил Тимирязевскую сельхозакадемию. Я вырос в селе под Алма-Атой и поначалу хотел стать зооинженером. После академии год проработал главным зоотехником в Ярославской области. В колхозе имени Ленина, можете себе представить? В Некрасовском районе — в тех местах прошло детство Некрасова.
— «О Волга! Колыбель моя»?
— Да, именно там, на Волге. Целый год я работал зоотехником: ходил в ватнике, зимой в валенках, летом в сапогах… Но потом решил пойти в аспирантуру: мечтал о науке. Я заинтересовался эмбриологией еще в сельхозакадемии: мне было интересно, как можно проводить искусственное оплодотворение в чашке Петри. Тогда я не знал, что метод «in vitro fertilisation», или ЭКО, уже набирал обороты в клинике. В то время я начал читать про эмбриональные столовые клетки — и увлекся этой темой. Пришел в Медико-генетический научный центр, в лабораторию генетики развития, которая единственная в Москве тогда начинала работать в этом направлении. Лабораторией заведовал Владимир Ильич Иванов, один из учеников Тимофеева-Ресовского. Он стал моим «старшим» научным руководителем. Через несколько лет я опубликовал две научные работы и защитил диссертацию. Тема была — плюрипотентность стволовых клеток эмбрионов.
— То есть, их способность дифференцироваться почти во все виды клеток?
— Именно. Я изучал характеристики эмбриональных стволовых клеток у мышей. Что на это влияет, теряют ли они в процессе культивирования свои качества, появляются ли аномалии. Я вводил стволовые клетки в эмбрионы, которые потом трансплантировал мышкам. В результате рождались химеры: половина их клеток была из собственного эмбриона, половина из стволовых клеток, которые я ввел. Для моего эксперимента подходили всего две линии лабораторных мышей. Стволовые клетки можно было получить только от одной линии, химеры хорошо получались вместе с другой: была какая-то генетическая зависимость. Но мои мышки плохо выживали. Если мышата рождаются слабые, мать обычно сразу съедает потомство. Так было не раз. Лабораторные мыши вообще очень хрупкие. Им нужна специальная сбалансированная подкормка. А ее-то у нас как раз и не было. Я поступил в аспирантуру в 1989 году, и вскоре в науке, как и везде, начались финансовые трудности. Мы подкармливали своих мышей как могли: это нужно было, чтобы закончить эксперименты. Помню, собирали листики одуванчиков на газоне перед институтом, покупали творожок, чтобы добавлять им в корм. Сотрудники, которые после защиты диссертаций уезжали за границу, помогали оставшимся аспирантам закончить свои темы. Через летчиков Аэрофлота передавали реактивы, мешки с кормом для мышей. Мы регулярно ездили встречать рейсы в Шереметьево.
— Так же регулярно обратными рейсами ученые уезжали из России…
— Не было финансирования, поэтому не было возможности делать хорошие работы и конкурировать с мировой наукой. Все уезжали, помогали друг другу устроиться. Сотрудники нашей лаборатории сейчас работают в Германии, в США, в Австралии. Я поначалу уехал в Германию, в университет Мюнстера, в лабораторию, где нужен был специалист в области стволовых клеток. Меня порекомендовал туда мой «младший» научный руководитель, который к тому времени был в Германии. В Мюнстере я пробыл недолго. Еще в аспирантуре подал документы на стипендию в США. Когда приехал в Германию, пришло сообщение о том, что я получил ее.
— И вы отправились в США?
— Я приехал в государственный университет Юты. Туда меня тоже порекомендовала наша бывшая аспирантка. Лаборатория, в которой мне предстояло работать, занималась клонированием. Для меня это был новый опыт. В университете Юты существует довольно сильное подразделение, изучающее воспроизводство сельскохозяйственных животных. Они хотели получить для сельского хозяйства одинаковых животных с определенными качествами — нокаутных или трансгенных, то есть, тех, у которых были выключены или добавлены определенные гены. Но для этого им нужны были эмбриональные стволовые клетки. В то время никто не мог получить эти клетки кроме как от мышей. Считалось, что это довольно трудное направление. Но я решил попробовать. Это было в начале 90-х.
— Знаменитую овечку Долли клонировали лишь в 1996…
— Да, и для этого эмбриональные стволовые клетки оказались не нужны. Ян Вилмут и Кит Кэмпбелл сделали это из соматических клеток. Они трансплантировали ядро замороженной клетки вымени одной овцы в цитоплазму яйцеклетки другого животного. Так получилась овечка с точной копией ядерного генома. Но тогда, в начале 90-х, все просто гонялись за эмбриональными стволовыми клетками. До этого клонировали только из бластомеров — клеток эмбрионов на этапе дробления оплодотворенной половой клетки. Но сколько может быть бластомеров? Ну, 4, 8. Из них невозможно сделать много клонов. А вот эмбриональные стволовые клетки — это перевиваемая клеточная культура. Количество клонов в принципе может быть бесконечным. Среди биологов тогда были горячие дискуссии — можно из них клонировать или нет. Считалось, что, если клетка прошла этап дифференцировки, это невозможно возвратить. Сейчас-то мы знаем, что все можно повернуть вспять. Я три года проработал в Юте, занимаясь клонированием сельскохозяйственных животных. Тогда это было самое горячее в клонировании направление — мы работали с овцами, с козами, с крупным рогатым скотом. Я познакомился с Китом Кэмпбеллом. Мы стали близкими друзьями и много спорили, обсуждая аспекты клонирования. Сегодня генетики, работающие для сельского хозяйства, достигли невероятного прогресса. Они были пионерами. Они начали клонирование, развили многие методики. Мы учились у них.
— Вы, тем не менее, ушли в медицину?
— Я всегда находился где-то посередине между сельским хозяйством и медициной. Еще в Москве, в Медико-генетическом центре, изучал мышей и при этом мечтал заниматься клинической генетикой. И когда в 1995 году открылась возможность, я не мог ее не использовать. Я узнал, что есть место в центре приматологии в Орегоне, в университете, где я сейчас работаю. Это один из самых крупных центров по изучению приматов в США. Он всегда был известен пионерскими работами в области стволовых клеток и репродуктологии. Руководителем лаборатории, где проводились эти исследования, был Дон Уолф. Он стал учителем для многих известных людей. Постдоком в его лаборатории работал Джеймс Томсон, впоследствии первым получивший эмбриональные стволовые клетки человека. Статью об этом он опубликовал в 1999 году. Но тогда, в 1995, он уже мог получать эмбриональные стволовые клетки обезьян. Как только я узнал, что в этой лаборатории есть позиция, сразу же приехал. Дон Уолф мне обрадовался. Оказалось, что он давно хочет попробовать клонировать приматов. А я хорошо эту технологию.
— Мне кажется, в вашей области большое значение имеют тонкости технологии. В каком-то смысле это ремесло?
— В эмбриологии многое действительно зависит и от рук, и от глаз. Там очень много тонких манипуляций, навыков, которые необходимо освоить. Например, я еще в Москве научился вводить стволовые клетки в эмбрион, когда делал химер. Кстати, в Медико-генетическом центре у нас было много хорошей аппаратуры для микроманипуляций. Иванов как-то сумел выбить ее до наступления перестройки. Были даже специальные устройства для изготовления микроинструментов — микрокузницы и многое другое. Пока я был в аспирантуре, то всему этому научился. В Юте я хорошо освоил трансплантацию клеточных ядер. В Орегоне все это мне пригодилось.
— В 2007 году вы впервые клонировали примата…
— Мы действительно смогли получить клонированный эмбрион, но до рождения обезьянок-клонов дело не дошло. Нужно, чтобы самке удалось выносить такой зародыш. Но у обезьян все время происходили выкидыши на раннем сроке.
— Одновременно вы занимались клиническими исследованиями?
— Когда я пришел в лабораторию, то поначалу работал только с приматами. Но Дон Уолф кроме лаборатории руководил еще клиникой ЭКО при университете. В 80-е годы, когда он приехал в Орегон, то сначала основал лабораторию ЭКО. Но, поскольку он был ученым, а не врачом, то сделал такую же лабораторию в центре приматологии — для исследовательских целей. Я сказал Дону, что тоже хочу одновременно работать и в клинике, и в исследовательской лаборатории.
— Разве вы могли работать в клинике, не имея медицинской лицензии?
— Клиники ЭКО — одно из немногих медицинских учреждений США, где не нужна лицензия. Будущих врачей этому до сих пор не учат. Такой медицинской специальности просто нет. В эту сферу приходят работать биологи. Я тоже начал делать ЭКО. И мне это нравилось. В науке, какими бы полезными для человечества вещами мы не занимались, мы никого не лечим. Работа с людьми давала особое чувство. Буквально пару недель назад ты проводил ЭКО, и вот тебе уже говорят, что пациентка беременна. Через 9 месяцев у нее родится ребенок. Каждый раз понимаешь, что сделал что-то значимое. Этот опыт принес свои плоды, когда я решил разработать новый вид терапии наследственных заболеваний — через ЭКО.
Как я могу найти этот человека?
Восторг и гордость за учёного- соотечественника! проф.В.Х.Фазылов(Казань)
Родители детей с инсулинозависимым диабетом, возлагают большие надежды на стволовые клетки, которые помогут , наконец им ,избавиться от этого заболевания…
Шухрат Миталипов из Казахстана получил биологическое образование а Москве во времена СССР и трудится теперь на благо США. Затраченные на его обучение средства не вернулись не в Россию ни в Казахстан потому, что условия для творчества в США намного лучше чем в странах, где он родился и получил образование.