Людмила Сухомлинова: Надо говорить о трудностях, а не только выступать с реляциями о снижении младенческой смертности в стране

Трагическая история Элины Сушкевич выходит далеко за пределы простейшей формулы, обозначенной следственным комитетом «убил — не убил», а если убил «малолетнего», да еще по предварительному сговору, да еще сумел использовать для достижения поставленной цели один из самых распространенных медикаментов, то этот «преступник» должен понести самое жесткое наказание. Обывателю все понятно, как и тем, кто пытается в пылу так называемой борьбы за справедливость использовать статьи уголовного кодекса, ни в коем случае не имеющие отношения к данному случаю.




Чтобы высказаться более конкретно, необходимо провести некоторые параллели. Начнем с того, что еще совсем недавно, на протяжении нескольких лет, самым широким образом обсуждались проблемы реанимации, где очень нелицеприятно высказывались о нравственном образе тех, кто служит на этом поприще. И вместе с тем требовали от них, чтобы любой пациент, независимо от заболевания, его стадии, при абсолютно необратимых изменениях в органах и системах, заканчивал свой жизненный путь в стенах реанимационных отделений с обязательным использованием всех имеющихся в распоряжении специалистов средств протезирования нарушенных функций. Все это превратили в какой-то чудовищный обряд, не задумываясь над тем, что возможности этих пособий имеют определенный предел, когда надо остановится, задуматься и осознать, что к смерти надо относится с бОльшим уважением. Здесь следует вспомнить выступления Нюты Федермессер и ее борьбу за создание реальной паллиативной медицины.

Всем реаниматологам хорошо известна другая сторона, казалось бы, успешно проведенной реанимации — приведшей пациента к вегетативной жизни, к тому, что обыватели называют «овощ». Можно ли придумать что-то более трагичное? Или недавняя, подчас не очень корректная дискуссия обывателей по поводу трансплантации при установлении диагноза «смерть мозга». Во всех этих случаях рефреном звучала одна мысль: врачи виноваты. Еще недавно велись эти дискуссии, когда не расцвел пышным цветом закон о врачебных ошибках и прочих неудачах в попытке сохранить жизнь пациента.

Где же найти ту грань, когда надо обоснованно принять решение прекратить бессмысленные реанимационные мероприятия, в том числе и ради бесконечно страдающих близких, одновременно не причиняя им дополнительную боль? Как и когда найти не только правильные слова, но и искреннее сочувствие родным? И кто, в каком составе имеет право принять решение о прекращении реанимационных мероприятий? Это должно быть юридически закреплено. Иначе беда для всех.

И, если при работе со взрослыми пациентами уже жизнью сформирован в какой-то степени человеческий порядок принятия подобного (как правило, практически никогда не исполняемого) решения на основании четких объективных данных, то в педиатрической практике, и не просто в педиатрической, а в области неонатологии (специалистом в которой я не являюсь), особенно при современных успехах реанимации маловесных и глубоко недоношенных детей, эта проблема будет вставать все чаще и чаще, все болезненней и трагичней для всех.

Есть ли четко сформулированные объективные признаки, позволяющие судить о бесперспективности продолжения реанимации? Есть ли для этой группы новорожденных иные статистические качественные и количественные показатели, отображающие уровень оказания помощи? Насколько эти показатели могут распространяться на все родильные дома, а не только на перинатальные центры? Какова роль уже возникшей кое-где помощи медицинских психологов по общению с женщинами, с радостью и надеждой ожидающими своего материнства, которому не суждено осуществиться? Что по этому поводу предлагает наш уважаемый Минздрав, с невероятной легкостью выпускающий кипы различных инструктивных материалов, но в этой ситуации не произнесший ни слова?

Если мы все это не определим, в подобных ситуациях врачи, в одиночку или вдвоем, всегда будут оказываться в необходимости принятия решения на уровне не только своей профессиональной подготовки, но и с учетом целого комплекса и организационных, и деонтологических проблем, которые никак не решить в рамках уголовного дела! Было истинное стремление врачей в течение пяти часов продлить жизнь этого младенца. Скорее всего именно их большой опыт (сейчас в меня полетят камни апологетов доказательной медицины) работы в этой в этой области позволил врачам высказать большие сомнения в жизнеспособности новорожденного, но не было возможности доказать это объективными данными. О каком преступлении может идти речь? Не там вы, господа дознаватели, ищите виновных! Говорить надо о крупных всеобщих недостатках в организации этого вида помощи, а не только выступать с реляциями о снижении младенческой смертности в стране. Именно отсутствие той самой «любимой» продуманной в деталях «дорожной карты» ставит в очень сомнительное положение тех, кому по зову сердца (это не громкие слова) было предначертано честно выполнять свою работу, и их же росчерком пера превратили в преступников…

Автор – с 1977 по 1993 заведующая отделением реанимации в ГКБ №7 г. Москвы




© Алла Астахова.Ru